— Это я-то посторонний?! Ну, знаешь, Колесников, ты про меру-то не забывай!
Я доложил особисту о группе «окруженцев», об уничтожении ими немецких артиллеристов и о переходе через позиции.
С другой стороны дороги поднялся старшина. Я перевел дух: «Жив!» Мы, не сговариваясь, бросились к сержанту, лежащему на дороге.
Я перетаскивал раненого на сто-двести метров, потом возвращался за документами и оружием, да еще и за ранцем из телячьей кожи в придачу, будь он неладен. Утренняя свежесть осеннего леса придавала бодрости, но через час я уже весь был мокрый. Умаялся хождениями вконец. «Сидоров» тоже устал — я видел испарину на его лбу, бледность.
Командир, на петлицах которого было три шпалы, закатил глаза и захрипел.
— Там же, где и твоя, наверное. Разбита. От батальона я один живой остался, вот к своим пробираюсь.