Заплетающимся языком воевода поведал о делах дневных, о том, что печенеги в двух местах перелезли Днепр, но пока в малой силе, о том, что полки уряжены и люди готовы, новгородцы днем задрались с черниговцами, но как-то не в силу, пошумели да разошлись, знать, просто тяжесть с души хотели избыть, потому как ожидание на всех давит.
Рассказав былину о Скимене, Илья уже собирался пойти поспать хоть немного, но внезапно дорогу ему заступил Самсон. Иудей был как-то непривычно взволнован, и Муромец остановился.
— А ведь если его кони не держат, как он драться-то будет? — подумал вслух Якунич. — Наши-то полки все конно выступают.
Невысокий, широкоплечий, с длинными руками, Улеб сутулясь сидел на маленькой степной лошадке, ничем не отличаясь от своих порубежников. И короткая, едва прикрывающая причинное место кольчуга, и простой, клепаный шелом без бармицы — все было такое же, как у простых воев, слева у седла висел круглый щит, справа — большой тул с тремя сулицами. Улеб был муж красивый, даже шрам лица не портил, но смотрел как-то нехорошо, недобро.
— Что ж на сосну-то, — проворчал воин. — Чай не каждый день русского богатыря на кол надеваете, могли бы дубовый вытесать.
— Ладно, чего там... — ответил Якунич, наблюдая за муравьем, что утащил в суматохе малое зернышко и теперь волок его куда-то по бревну. — Киев не отстоим, так я мыслю.