Сбыслав проснулся, когда в затянутых слюдой окошках княжьей палаты серой мглой встал холодный, пасмурный рассвет. Ночью кто-то перенес его на лавку и набросил сверху его же походный плащ. Выспаться опять не удалось, но и пять часов — все сон, надо только окунуть голову в холодную воду. Спал одетый-обутый, так что и снаряжаться не надо, быстро опоясавшись мечом, молодой воевода неслышно прошел по тихому терему и вышел на двор. У коновязи прямо на булыжниках храпел богатырским сном Илья Муромец, над ним стоя спал Бурко. Двор был тих и пуст, лишь посередине, у составленных возов спало два десятка тревожных дружинников, похрапывали привязанные спящие же кони, да похаживали, борясь со сном, двое часовых. Бочка с водой, что утверждена была для гонцов и воинов, стояла под навесом, Сбыслав набрал ковш, выпил, затем вылил второй на голову. Сон вроде отогнало, воин вышел на Спуск и посмотрел в сторону Днепра — и реку, и оба берега покрыл туман. В рассветных сумерках казалось, что холмы парят в небесах, над облаками, но воинским разумом воевода встревожился — не перелезли бы в этой мгле враги через реку. А ведь он, как назло, не со своим полком, как надо бы, а здесь, на княжем дворе! Воин повернулся к конюшне — пора уж было седлать франкского жеребца да отъехать, ведя его в поводу, к своему полку. Издалека послышался стук копыт, окрик: «Кто идет?» и скрежет рогатки, которыми на ночь загораживали улицы. Копытный грохот нарастал, и вот из-за церкви вылетел всадник на маленьком, мышастом коньке, перешел на тряскую рысь и спрыгнул на землю.