— Ты как меня назвал? — кося глазом на друга, осторожно спросил конь.
— Приключилось, — вздохнул Попович. — Ты с коня слезай, тут в двух словах не расскажешь...
— Вон оно что... — Терем качнулся, белый мрамор стен почему-то покраснел, и словно со стороны услышал Илья свой голос, глухой и низкий: — А ты сам-то как думаешь?
— Надо бы мне тебе поменьше греков давать. Понахватался у ромеев — врешь и не краснеешь.
— Один глоток только — на два часа разум отшибет. Уже на колу очнешься. А на колу, бывает, долго сидят, — он мечтательно зажмурился. — Таракан, помню, полтора дня мучился. Все плевался, грозился... А я от него мух отгонял. Из-за мух ума лишиться можно, а полудурку что? Он и не сознает ничего, ему проще сразу башку снести. И от тебя, Илиос, отгонять буду. И водицы поднесу. Ты у меня неделю протянешь, Первый Катафракт!
— А я говорил, между прочим, что нельзя так обоз принимать — свалить, и все! — зло ответил Дюк. — Говорил? А ты что ответил? Невместно, мол, богатырям каждое зернышко считать!