Обтершись рубахой, богатырь достал из мешка чистую — простую, белую — и натянул на могучее тело.
— Неправда, — объяснил Илья, придирчиво осматривая свернутую тетиву. — Был стальной, да я сломал случайно. Этот по старинке делан.
— Четыре года тому назад, забыл, печенеги нас прижали? Батюшку моего тогда срубили, так ты всех вокруг прапора собрал и к ????Девице пробился. Память отшибло, боярин?
Бурко мерно взлетал над степью, одному ему известно как находя место, чтобы толкнуться снова, друзья говорили о загадочной природе человеческой и конячьей, о бабах и кобылах, о природе человеческой власти, опять о бабах (ну и кобылах тож), о том, как дивно хороша ночная степь летом, и снова о бабах (которые кобылы — куда без них). Утро пришло незаметно.
— То в степи, — вздохнул Якунич. — Многие сегодня слышали, какую виру тебе Владимир назначил, вот уронят бревно с крыши — будешь знать. Давай с тобой отроков отправлю?
Сейчас Илья просто стоял и смотрел на Апраксию, не зная, что сказать. Княгиня потяжелела за эти годы, два сына — это не шутка, но от красоты ее все равно перехватывало горло. Одета она была, в отличие от мужа, просто, лишь тонкий золотой обруч поверх белого покрывала на волосах да тяжелые резные колты у висков отличали ее, платье синего шелка было без узоров. Не место ей было здесь, но Апраксии, похоже, и не думала об этом.