— Ясно... А откуда взялся этот рыжий тип? — не отставал Власов.
До Тверской доехали в молчании — если не считать кратких указаний Лемке. Тот, похоже, уже переварил обиду, нанесённую начальством: что-что, а чувство субординации у маленького опера было развито в достаточной степени.
— Ах, боже мой, ну не будем делать вид, что мы ничего не понимаем. Разумеется, я имел в виду не вас лично. Вы, вы все, то есть ваша контора, и всё то, что за ней стоит, что она защищает... или думает, что защищает. На самом деле ни черта она не может защитить, и вы скоро в этом убедитесь...
— И про это тоже. Ну кому придёт в голову арестовывать художника, нарисовавшего, скажем, сцену убийства? Никому. А когда современные художники пишут картину своими телами, это считается хулиганством... или что им там в голову взбредёт. Наверное, политика. Они всегда озабочены политикой, хотя в ней ничего не понимают.
— С вами плохо обошлись, — безапелляционно заявила фрау Галле. — Вы двадцать лет служили этому государству, а потом вас выкинули, как использованную вещь.
— Я живу за себя, — ответила старуха, — я не живу за других. Нет. Я не прятала нигде. Ищите, если не верите.