Власов дважды перечитал короткое послание.
— ДГБ? — фрау Галле даже не пыталась скрыть свой испуг.
— То есть производство наркотиков, проституция и сыроварение, — закончил Власов.
— Мне кажется, Мюрат Александрович, вы клевещете на русских, — спокойно сказала она. — Русские — очень хорошие рабы. Где еще в мировой истории вы найдете рабов, которые после четверти века унижений и издевательств, голода и террора — террора, замечу, опять-таки не имевшего исторических аналогов даже в самые варварские времена — после всего этого, получив, наконец, в руки оружие, не только не обратили его против своих мучителей, даже хотя бы просто не разбежались, чего уже было бы достаточно — нет, пошли воевать за этих мучителей, пошли отдавать свои жизни миллионами за то, чтобы и им, и их детям оставаться рабами и дальше, и чтобы их мучители по-прежнему благоденствовали? Это нельзя объяснить даже такими эфемерными соображениями, как поддержка своих против инородцев. Ибо я решительно не понимаю, чем инородец Джугашвили был для них лучше инородцев Хитлера или Дитля. По-моему, во всех отношениях хуже. И нельзя сказать, что они этого не знали. Если твоя деревня, и ты в том числе, мрет от голода — ты поверишь собственному желудку, а не репродуктору на столбе. Если тебе говорят, что твоя мать — враг народа и диверсант пяти иностранных разведок — ты поверишь собственной матери, а не пытавшему ее палачу. Если ты хоть сколько-нибудь нормальный человек, конечно. Так что русские — просто идеальные рабы. Если бы, случись такое несчастье, Сталин победил, ему бы следовало поднять большой тост за русский народ.
— Потому что вы меня не одобрите. И не хочу рисковать вашим ко мне отношением.
Фридрих включил правый поворотник, но интуиция продолжала бить тревогу. Проклиная несовершенный человеческий мозг, ограничивающийся туманными намеками подсознания там, где нужен четкий ясный ответ, Власов поехал прямо.