Неподвижно замерший на месте Иосиф с усилием, будто разрывая видимое только ему полотно, развёл руки, и воздух над пентаклем задрожал, а потом пространство потекло и начало изгибаться, словно его вспарывал невидимый глазу клинок. Поражавшая своей неестественностью прореха замерцала голубоватым сиянием, и вскоре в ней замелькал калейдоскоп обрывочных видений — крыши домов и закопчённые руины, нитка дороги, заснеженные дворы. Но вскоре яркие краски потухли, полностью поглощённые темнотой грозового неба. И даже не грозового, нет — много, много более чёрного.