— Поговорите на общие темы, у вас их много. Семейные ценности, человеческая взаимовыручка, деревенские порядки, репа, брюква, грядки… О разновидностях навоза, о сорняках, о чем угодно. Мне нужно пять минут, не более. Пять минут ты ведь продержишься?
— Чем только не приходится орудовать. Кроме того, девицы клюют на любую тарабарщину, если она красиво звучит… Я так погляжу, все здесь торопятся, — заметил Ван Аллен, кивнув на зал, где снова собрался весь комплект постояльцев, и обернулся к окну, бросив недовольный взгляд в затянутое белой пеленой небо. — И всем эта метель некстати… Что-то в последние годы зима вконец обнаглела; не припомню, чтоб в детстве или в юности мне приходилось видеть такое вот.
— Нормально, — отозвался тот, медленно и неловко поднимаясь. — Просто ушиб сустав и оцарапал щеку.
— Да полно тебе. Ты же всегда знал, что ты другой, и сейчас это знаешь. Боишься просто, потому что меня не было рядом, и никто тебе не мог рассказать, что за жизнь тебе определена. Просто не знаешь еще, кто ты такой.
— То есть, вы хотите, чтобы я дала вам поговорить о чем-то тайном? — осторожно уточнила Мария. — Что-то случилось?
— А также от родственников, чье влияние на него мне как служителю Конгрегации кажется тлетворным и разрушающим его душу.