Спрятал свернутый в трубочку листок в щелку — куда обычно, и лишь тогда дух перевел.
Шацкая взвела затвор, осторожно двинулась вперед. Ей стало очень страшно — не за себя, а за Алешу (про себя-то она ведь могла его так называть?). Что если…
— Какая? — Ковтюх заинтересовался. — Вроде как у товарища Какашкина из продразверстотдела?
— Да, противно. Но революция — это война, а на войне надо убивать.
Но Кожухов уже обнажился. Торс у него был крепко сбитый, поджарый, как у циркового борца. В верхней части живота, справа, багровела вмятина.
— Где он, кстати? — Волжанка поглядела на вешалку — нет ли там моряцкого бушлата, в котором щеголял Грач (тот еще моряк). — Обещался быть.