Но Кожухов уже обнажился. Торс у него был крепко сбитый, поджарый, как у циркового борца. В верхней части живота, справа, багровела вмятина.
— Где он, кстати? — Волжанка поглядела на вешалку — нет ли там моряцкого бушлата, в котором щеголял Грач (тот еще моряк). — Обещался быть.
Вобле-то сейчас было не до смеху. Она гнула свою линию, сражалась за спасение дитяти.
— Конечно, план нелеп и беспомощен. — Бжозовский развел руками. — Уж мне ли этого не видеть? Весь расчет построен на том, что соседние части, увлеченные героизмом женщин, тоже поднимутся в атаку. Прорыв расширится. Вслед за нами тронутся с места соседние дивизии. В наступление перейдет весь корпус, за ним армия… Имея то, что мы сегодня имеем, ничего лучше придумать нельзя. Что скажете, Бочарова?
— Один вопросик, мадам. Маленький. Когда отбывает Старик? То есть, мне известно, что завтра. Но откуда именно? И, главное, во сколько?
Очень уж Малыш боялся, что в Петрограде опозорится со своим смешным идеализмом, дрожанием в голосе, европейским чистоплюйством. Скомпрометировать дело, подвести товарищей — вот что страшно. А ужасней всего, если разочаруешь Старика.