— Сплю, — дышит мне в переносицу Витенька, — и вижу, баба ко мне подходит, наклоняется, мягкая такая, тёплая наощупь, очаровашечка.
Через пять минут я оторвался от секундомера, посмотрел на испытуемого и заметил, что глаза у опера Уточкина чего-то лишились.
Офицер свихнуться не может. Он просто не должен свихнуться. По идее — не должен.
— Чего молчишь, холера дохлая, где твоё представление?
Его долго вспоминали, желали ему через бога здоровья, счастья в личной жизни и много детей. А вскоре после этого случая в дом к тётке Марии ворвался кто-то в огромной, чёрной шинели, схватил её и затискал.
Может, мне сейчас скажут: вот это заливает, во даёт, вот это загибает салазки.