«Что-то тупое и наглое глядело из каждой строчки этого коллективного труда…»
(изложенная в боевом листке, повешенном на стенке в кают-компании на следующий день).
— Я ему ничего не сделаю, — волновался маршал, вспоминая, когда уже всех нашли, пересчитали и построили в одну шеренгу, — я ему в глаза посмотреть хочу. И что это у вас за экземпляры?
Вахтенный тут же пугается, лишается лица, языка, стыда и совести и стоит бестолочью. В глазах у него мертвенный ужас. Теперь из него ничего не выколотить.
— В этот момент… ик… всем нам хочется… ик… хочется нам, понимаешь… — Ики следовали уже сплошной чередой, улыбки за столом превратились в смех, смех — в хохот.
Потом он услал всех вниз, а сам залез на рубку, снял штаны и, нагнувшись, показал мировому империализму свой голубой зад. Обхватив ягодицы, он там ещё несколько раз наклонился, энергично, на разрыв, чтоб познакомить заокеанских коллег со своими уникальными внутренностями.