— Я бы удовольствовался меньшим — не родиться евреем в Германии, сказал Лахман-Мертон.
Я не сразу понял, что он имел в виду, яблочный пирог или девушек. Он имел в виду девушек.
У двери, ведущей на террасу, я остановился. Подо мной, насколько хватало глаз, лежал Нью-Йорк в душном летнем зное — он показался мне в этот момент африканским городом с небоскребами. На горизонте угадывался океан. Это был город из камня и стали, производивший как раз то впечатление, какого добивались его строители: возникший бурно и целенаправленно, без вековых традиций, воздвигнутый решительно и смело трезвыми, не отягощенными предрассудками людьми, высшим законом для которых была не красота, а целесообразность, — он являл собою пример новой, дерзкой, антиромантической, антиклассической, современной красоты. Я подумал, что на Нью-Йорк, наверное, надо смотреть сверху, а не снизу, задрав голову к небоскребам. Сверху они производили более спокойное впечатление, будто являлись извечной органической составной частью окружающего — жирафы в стаде зебр, газелей и гигантских черепах.
— Да, — ответил я после некоторого раздумья.
— То самое! Нечего распускать нюни! Старая баба!
— Мы приглашены на ужин, — сказал я. — И на репортаж о соревнованиях по боксу!