— Если меня засадят надолго, я этого не выдержу. Мне семьдесят, и у меня уже было два инфаркта.
«Дамами» оказались Танненбаум и, к моему немалому удивлению, хирург Равик.
— И продавать, — добавил Силверс. — Вы, наверное, это подумали?
— Тут же пришла опять. С разбитыми статуэтками. Какой-то человек в переполненном автобусе выбил статуэтки у нее из рук ящиком с инструментом.
— Этот тип обращался со мной как с прокаженным, — сказал я.
Когда Кан исчез с горизонта, в среде эмигрантов распространились самые мрачные слухи, все каркали наперебой. Ведь каждый эмигрант понимал, что эта война в одиночку может кончиться для Кана только гибелью. День ото дня он становился все бесстрашней и бесстрашней. Казалось, он бросал вызов судьбе. А потом вдруг наступила тишина. Я считал, что нацисты уже давно забили Кана насмерть в концлагере или подвесили его на крюке — подобно тому, как мясники подвешивают освежеванные туши, — пока не услышал от Лахмана, что Кану тоже удалось бежать.