Я сам не слышал своего голоса. Тонкая рука в моей ладони вздрогнула.
И пока я хлопал глазами, протянул руку и оторвал от факела клочок огня — оторвал, как кусок соломы.
Три зеркала в гостиной потускнели, будто слепые глаза. Будто подёрнутые туманом окна; ох и густой туман. Ох и клочковатый. Ох и тяжёлый, будто серый расплавленный воск…
Берег, к которому мы так стремились, теперь нависал над нами шляпкой гриба. Вода подмывала глиняную стену, сверху срывались мелкие камни и комья земли вместе с травой. Чёрная воронка, вертящаяся под самым берегом, завораживала, как глаз.
Чонотакс поднялся. Поразительно, как такое громоздкое мохнатое сооружение ухитрялось двигаться с такой лёгкостью.
— Долго живут Привратники, — пробормотал я, глядя, как бредёт по подоконнику одуревший от тепла молодой жук.