— Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси…
Поручик ощутил не то чтобы страх — некое тягостное неудобство, пустившее по спине ледяных мурашей еще почище страха. Объяснения случившемуся не имелось — и это удручало более всего, выбивало из колеи…
Слегка согнув ноги в коленях, Иван Матвеич вдруг совершил гигантский прыжок — спиной вперед, прямо с того места, где стоял, с абсолютно спокойным лицом. Взметнулись фалды визитки, послышался глухой стук каблуков — это страшный попутчик очутился на крыше ближайшего возка. Японец озадаченно остановился, уставясь вверх, должно быть, прикидывая, как произвести новую атаку.
— Успокойся, — сказал поручик, устраиваясь рядом с женой и крепко ее обнимая. — Говорил я только что с отцом Прокопием… Матушку то же наваждение преследует, явно… Ты ни в чем не виновата, пойми наконец. Это не твои внутренние помыслы, как иногда в снах бывает, это о н на тебя наваждение наводит… Показывает тебе всякие дурацкие картины… На то он и черт, чтобы смущать людей… Это пройдет, рано или поздно мы от него избавимся, если не избавились уже…
— Ах, Лизавета Дмитриевна, прелестница… Завидую черной завистью вашему супругу. Это какое же, должно быть, блаженство — на законных основаниях губки ваши алые нацеловывать, грудки белые наглаживать, ножки стройные раздвигать…
Две лошади, коренник и правая пристяжная выглядели невредимыми. Пристяжная отскочила в сторону, насколько ей позволяла упряжь, а коренник прямо-таки бился в оглоблях, издавая даже не ржание, а тоненький, жалобный скулеж, приседая на задние ноги, выкатывая глаза, полное впечатление, пытаясь крупом выворотить оглобли и освободиться. Левая же пристяжная…