Собственно говоря, на этой торговой операции наши дела в Мак-Кензи и закончились. Пришли в отель, подогнали под себя новые жилеты, разместили в них все нужное, да и легли спать, чтобы отправиться в путь с рассветом, уже самостоятельно.
Тяжело. Уже тяжело и муторно на душе, уже хочется бежать. Здесь все неправильно, человек не может воевать с ожившими трупами потому что их не бывает. Человек не должен убивать толстых пожилых негритянок, а толстые пожилые негритянки не должны ходить по улицам в мертвом виде и не должны пытаться меня съесть. Мертвые правоверные евреи не лезут на грузовики, а им за это не стреляют в лысину. Это все не-пра-виль-но. Абсолютно. Это сумасшествие, это маразм и бред одновременно.
Пистолет поднимать не стал, побрезговал – он весь был в луже натекшей с трупа слизи и по нему как по своим угодьям ползали черви. Просто отвернулся, чтобы всем этим не любоваться.
– Чтоб тебя, – тихо выругался я и отвернулся, чтобы эта туша перед глазами не маячила.
– Собаки, – вдруг сказал Сэм. – Ты видишь, сколько убитых собак?
– Пусть в суд подает, – буркнула она, снова отвернувшись к приборам.