Без лишних слов он оторвал меня от ржавого днища, и я обвила ногами его бедра. Избегая горячих струй, он нашел опору — край ванны. Когда он оказался во мне, я обхватила ладонями его лицо и впилась ему в губы.
— Бак, — тихо повторила мама и принялась разглядывать свои руки.
— Козел, — процедила она и побежала к автобусу.
Папа улыбнулся. Он вдруг потеплел к бабушке Линн. И я тоже.
Им было невдомек, что моя сестра сидит у них над головами — на верхней ступеньке лестницы.
Я мечтала, чтобы папино лицо осветилось улыбкой, но он был где-то далеко, под дурманом наркоза, под пятой ночного ужаса, за гранью бытия. На положенный срок свинцовые кандалы анестезии сковали сознание. Восковые стены сомкнулись в благословенном прошлом, где была жива любимая дочь, где не думалось о коленной чашечке, где не звучали слова детской песенки, которую напевала другая любимая дочь.