Бакли твердил себе, что давно вышел из детского возраста, но меня все равно переполняла жалость. Когда папа заходил пожелать ему спокойной ночи, это было нечто. Остановившись у окна, он первым делом опускал жалюзи, а потом для верности проводил по ним ладонью, чтобы поправить любую непослушную реечку, из-за которой утром солнечный луч мог до срока разбудить его ребенка. Тут мой брат в сладостном ожидании покрывался гусиной кожей.
Рут ходила с матерью в магазин и там, среди бумажных тарелок и пластмассовых вилок-ложек, увидела свечи. Еще в школе она сообразила, какая сегодня дата, а позднее перебрала в памяти все, что успела сделать за день: повалялась в постели, почитала «Под стеклянным колпаком», помогла прибрать в сарае, который отец упрямо называл бытовкой, а она — «Парнасом», прошвырнулась с матерью по магазинам. Однако ни одно из этих занятий не могло считаться данью моей памяти, и она решила исправить такое положение.
— Ох, оглушил, — улыбнулся папа вцепившемуся в него Бакли.
— Стоит вам чего-то пожелать, причем очень сильно и с умом, главное — с умом, и ваше желание сбудется.
Бабушка Линн достала из морозильника формочки со льдом и над раковиной извлекла кубики. Ровно семь штук в каждый бокал. Повернув кран, она немного выждала, чтобы вода стала как можно холоднее. Ее Абигайль вот-вот вернется домой. Ее сумасбродная Абигайль, ее любимица.
Она разделалась с ужином, заплатила по счету и вышла, не поднимая глаз. От звона бубенчика над дверью она вздрогнула и чуть не задохнулась.