— Вы простите их, Валерий Яковлевич, — сказал старичок, непонятно кого имея в виду. — Ладно?
Из окна неожиданно гремит: «А сейчас, пользуясь случаем, хочу передать привет…» Наверное, Ирка с перепугу дистанционку уронила. Кому хотят передать привет, остается загадкой: телевизор булькает и смолкает.
Жизнь у Наташки явно удалась. Нашлись родственные души. Иду дальше по коридору. Накурено — хоть топор вешай. Из двери ближайшей уборной выскакивает голая девица. Узрев меня, просит закурить, и в клубах дыма медленно уходит к туалету, виляя тощей задницей.
И себя помнил. Не на сцене. Нет. В зале. Пятый ряд, третье место направо от прохода. Премьера, наверное, — полный аншлаг, яблоку некуда упасть. Плечи соседей, мощный, коротко стриженный затылок впереди. Тетка-капельдинер притулилась сбоку, на табурете, под «аварийным выходом» — смотрит, затаив дыхание. И я смотрю. И все смотрят. А на сцене…
Он провоцирует меня. На что? Или просто юношеская бравада, за которой скрывается растерянность? Злость остывает. Настроение мало-помалу приходит в норму. У Скомороха есть сын. От первого брака. Сын зачем-то нашел «этого Смолякова».
Сейчас, став серьезным, дед страшно походил на престарелого орла. Сел на вершину Кавказа, нахохлился, вертит головой, пристально изучая барана внизу. Узкое лицо в морщинах, нос крючком, острый блеск из-под кустистых бровей.