— Да, вроде бы, нет. Фамилию не помню. Может, в лицо…
Когда Наташка наконец скисла, я обнаружил, что кручу в пальцах нож. Столовый. С прожженной ручкой из пластмассы. Очень даже недурственно кручу. Для такого колчерука, как я, разумеется. Лезвие подмигнуло солнечным (верней, электрод а мпочным) зайчиком, напомнив давний эпизод, когда в ТЮЗе ставили Эдлиса, «Жажду над ручьем». О Франсуа Вийоне. Я тогда шабашил на полставки: фонограмму под заказ монтировал, а потом сидел на музыке. Это сейчас компакт-диск ткнул, и всех делов, а тогда ленту «Свема» ножничками, да ракорды цветные вклей, да следи, чтоб старенький «Юпитер» не зажевал в самый ответственный…
— Тебе эпистола! — кричит Наташка, отряхивая снег с капюшона и воротника дубленки. — Поминальная!
Кресла обиты скрипучей кожей. Сядешь — утонешь.
— Там Денис из ящика эпистолу вытащил, — Наташка ткнула пальцем в телевизор, на котором белел длинный конверт. — Поминальную. Тебе, беженец ты наш! Интересуются, когда добежишь!..
Тогда я искренне думал, что больше не встречусь с подполковником, носящим смешную фамилию Качка.