— С тобой когда-нибудь можно поговорить серьезно?!
ВАЛЕРИЙ (прикуривая очередную сигарету ). Что ж со мной разговорились? Глянулся?
— Вы… н-не бойтесь! Это не заразно! Я сам… сам виноват. Простите! Я ж не… знал! Не знал! Вот, все, что есть — берите! Берите! Не надо мне вашего! Не надо!
— злее. Большая фальшь раздражает. Малая фальшь раздражает вдвойне — приходится вглядываться, ожидать, предчувствовать, как ждешь в анекдоте второго сапога, брошенного в стену пьяным соседом. Темнота пустой сцены оживала, делаясь реальной: нижний зал гостиницы. Пахнет кислятиной из подвалов и горелым жарким. На фоне реальности Лапочка, с ее кривляньем, страстями и утрированьем жестов, смотрелась белой вороной в куче угля.
— …йййй… Я — прямой родственник. Несовершеннолетний: восемнадцать мне стукнет в августе. И инвалид. Удостоверение показать? Или так поверите?
— Нет, вены не хочу, — на полном серьезе сказала она. Распустила верх корсажной шнуровки, глубоко вздохнула. — Лежи в кровище… Противно. Эх, Лерик, клевый ты чувак! Простой, как правда. А наш педик меня поедом ест: «Викто'ия Се'гевна! Еще 'азик диалог с А'кашенькой! Вами не 'аск'ыта т'агедийность мотиви'овок!» Я этот диалог уже в сортире выдаю и смываю! Трагедия, м-мать… Передача «Я сама»: как справиться с климаксом…