Во всем этом не было никакого смысла. Ну, еще один завод. Ну, выборы. Он победит, он совершенно в этом уверен. И что потом?
Все трудные и невеселые мысли – кто знал, кто не знал, кто выскочил первый, а кто третий, кто в кого стрелял и почему не попал, – все это будет завтра, когда приедет Дудников, когда начнутся разбирательства, когда все придут в себя настолько, что смогут отвечать на вопросы.
Журналисты, числившиеся среди “своих”, отрабатывали денежки, повествуя миру о бесстрашии Тимофея Кольцова, одно заявление которого вызвало такую панику у местных авторитетов, что они ударились в стрельбу и с тех пор никак не могут остановиться – все стреляют и стреляют.
– Много? – переспросил Приходченко. Абдрашидзе вдруг произнес что-то по-грузински. Катерина прижала руки к груди.
– А Маша где? – шепотом спросил Тимофей, поймав в ладони маленькие босые ножки. – У тебя ноги ледяные!
Они трепались, как школьники. Впервые за много месяцев им было решительно нечего делать.