– Вместо Покровского никого не назначили. То есть, назначили, но сняли.
– И когда постучались в ваши ворота и просят о милосердии, сможете ли отказать? Вот, пришел этот час, послано испытание: убогие телом стоят у ваших ворот, и смиренно просят пропустить их, и нет у них другого пути к спасению, как чрез вашу крепость. Сможете ли отвернуться? Сможете ли оттолкнуть их? Я вот глухой, а слышу мольбы их о помощи, ибо слушаю сердцем, как слушаю и вас. Господь забыл их, как и вас забыл. Вы тут все братья. Но разве битва заканчивается, когда генерала оставляет поле боя? Ради него бьетесь или ради друг друга? Ради того, чтоб остаться собою до конца, или ради жестяных медалек? Чтобы выполнить приказ, либо чтобы долг исполнить?! Ради жалованья или ради вечности?!
Она не успевает придумать, под каким предлогом ей выскользнуть, чтобы спрятать пистолет – и ей приходится идти с дедом под ручку на кухню. Раздувая живот, чтобы ствол не болтался, она ставит чайник, моет кружки в раковине. Дед вздыхает, не спускает с нее взгляда.
– Ты знаешь, Егор, я человек такой, что телячьи нежности не люблю. Я тебе врать не буду. Ты мне не сын, я тебе не отец, и не хера друг другу баки забивать.
Егор шарит, стараясь не шуметь, по ящикам, отдирает какие-то прилипшие к полу рогожки, поднимает коврики. Телефона нигде нет. Мухи гудят невыносимо, словно внутри Егоровой головы.
Вечером, конечно, мать заходит к Егору в комнату. Садится на его стул.