Что же до меня, то за использование этих своих сверхскоростей я расплачивался долго и болезненно. После отпора, что я дал своим обидчикам, моя тушка валялась пластом почти неделю, не в силах даже пошевелить ногой или рукой. От непривычной нагрузки мышцы и связки получили такое количество травм и микроразрывов, что на первое после драки утро я потерял сознание от сильнейшей крепатуры, просто пытаясь встать с постели.
— До сегодняшнего дня я считал, что к такому не привыкнешь. Но, видимо, действительно существует некий предел, после которого перестаешь нервничать.
Словесная перепалка прекратилась, и несколько пар глаз повернулись на звук. Я отмотал видео на самый интересный момент и снова запустил, поворачивая так, чтобы полицейские могли все хорошо рассмотреть.
— Я-то думал, что ты борзый, а ты, оказывается, просто тупой, Борис. — Голос Игната Альбертовича так же внезапно потеплел, став обманчиво ласковым, будто он разговаривал с собакой, или наивным ребенком. — А мыслей в твою голову пустую никаких не закралось после всего этого?
Так, ладно. Нужно успокоиться. Он сам виноват, что пустил эту ситуацию на самотек. Не нужно было надеяться на сообразительность своих подчиненных, что они быстро сориентируются в ситуации, поймут, что имеют дело с раскрученным писаками фраером, а не фартовым стремнягой. Вот был бы он из «своих», дело прошло б тихо и мирно, а не под прицелами десятков камер, и даже такой же разгромный проигрыш был бы лишь щелчком по носу, а не позором на всю Москву.
Вдруг кто-то сзади окликнул Бориса, причем окликнул погремухой, которую тот терпеть не мог, и мало кому позволял себя ей называть.