Швейцар на входе заулыбался в бороду, и нарочито отвернулся, пропуская нас. В холле шумно беседовали двое, и дядя Гиля, сделав страшное лицо и приложив палец к губам, начал подкрадываться.
Саньке это ни разу неинтересно, он в парке мольберт раскладывает чуть в сторонке. Иногда подходят гуляющие, смотрят. Бывает, што и покупают. Ни много, ни мало, а от червонца до двадцати пяти рубликов.
– Азартен, – кивнул Санька, разулыбавшись.
Хватает, и так хватает, што хочется себя за ворот рвануть, будто горло пережато. Духота эта духовная и Бог-педель. Неизбывно.
Добрейшей души человек, и большой греческий патриот, знающий едва ли не всех представителей культурной элиты Афин и едва ли не всей эллинской Ойкумены. Будучи исключительно уверенным в том, что я счастлив прикоснуться к частице великого наследия эллинов, он в совершеннейшем угаре таскает меня за собой, и знакомит, знакомит, знакомит…
– Да знаю! Говорю же, привык! А тут значица так…