– Да… в бане. Думала, среди своих, а там… взгляды! И шепотки осуждающие, только што пальцами не тыкали. Блудница! С посторонними мужчинами, как же…
– Всё, тётя Фая, – звонко отозвалась Фира, – мы таки всё, перестали радоваться жизни через вашу грусть!
Удобно! Чужаки на виду, да и между размазанных по свету соплеменников налажено какое-никакое, но взаимодействие.
– Константинополь… – мечтательно выдохнул лежащий на вытоптанной траве около дровяного сарая мелкий Ванька пекарёнок, подперев подбородок кулаками, – это все святые места, да?! И щит! Ты щит видал? Олегов?!
– Ух! – бесцеремонный Боря Житков, в гимназической фуражке по самые уши, и весь посинело съёжившийся, зябко проскакивает внутрь, – Ну и погодка! Ставь самовар, иначе наша смерть от переохлаждения будет на твоей совести!
— Общественность, – начал было Санька пафосно, надуваясь жабой.