Спустившись, караван разделился. Миновав грозного вида заставу из пяти, наверное, стражей правопорядка, на которой нас всех переписали, представители нашей семьи направились к постоялому двору, традиционно закрепленному за нами и ожидающему нашего прибытия. Люди на улицах отличались от облика моих новых родственников стрижкой, одеждой и манерами. Большая часть мужчин была стрижена под горшок. И хотя я за этот год отпустил себе подобие хвоста и регулярно брился подаренным мне Урухеле тонким ножом, они выделяли меня из группы и смотрели с явным любопытством. Вместе с тем никто не подходил, не обращался к нам, не было слышно смешков или пересудов. Постояв и полюбовавшись на нас, прохожие отправлялись по своим делам. Похоже, что «индейцы», родственником которых я теперь считался, были довольно экзотичны даже для напрямую с ними связанного и зависящего от них города. Ну и я, конечно, выделялся очень светлой по местным меркам кожей, относительно светлыми тонкими волосами и физиономией, украшенной совсем не орлиным профилем. В остальном одет я был так же, как и мои родственники, в рубаху из нетканого полотна, которое делалось из стволов местного растения, штаны и высокие мокасины, напоминающие короткие сапожки. Мои родные кроссовки я давно заменил — уж слишком «жаркими» они оказались для здешнего климата. Иногда я с тоской рассматривал их и тогда особенно больно почему-то было видеть надписи вроде «сделано в Китае» или «Нью Баланс». Чем дальше, тем больше я старался не касаться прошлого — я не мог ничего изменить в нем, и воспоминания не приносили ничего, кроме боли.