Мысли ворочались еле-еле, и я далеко не сразу сообразил, о ком именно идёт речь. А ведь верно — нам с Олегом поплохело аккурат, когда мы приблизились к рыдающей девчушке. Вряд ли она сделала это специально. Скорее всего, из-за эмоционального потрясения малышка просто перестала себя контролировать. Но что с ней разведчики сделают дальше? Решатся ли взять её с собой?
— В одном из дворов стоял, вместе с гробом. Пустым. Хоронить кого-то собирались…
Раскачав на руках, мы забросили резную деревяшку прямо на него, и о чудо! Она тут же загорелась, причем, вместе с самим чёртом, которому заголосить не позволило только полное отсутствие кислорода в лёгких. Он попытался было отбросить от себя придавивший его крест, но так и не смог этого сделать, будто он внезапно стал тяжелее уранового аналога. Через минуту они оба превратились в один яркий костёр, который так и подмывало назвать «пионерским». В последний раз я наблюдал подобное пламя, когда подпалил хитрого гворна, прикидывающегося обычным пеньком.
Мне оставалось лишь позавидовать его выдержке, ведь он в своё время прошёл через тоже самое.
Нога окончательно перестала меня слушаться, пришлось скакать, опираясь на древко алебарды и плечо Эльги. Запутавшийся в ветвях жук остался злобно стрекотать, как и его собрат по несчастью, который хотел попробовать покрышки внедорожника на зубок. Побеги шустро оплели диверсанта и оттащили прочь, но это было последнее, на что я оказался способен. Силы подошли к концу, да и полоска жизни потихоньку снижалась.
От укола захотелось заорать и бежать прочь без оглядки, но я громадным усилием воли заставил себя лежать смирно. В такие тяжёлые минуты очень помогала какая-нибудь искромётная шутка, но в разгорячённую голову ни одна так и не постучалась. Лишь, когда Коляныч направился к следующему пациенту, оставив меня в покое, я смог кое-как вздохнуть перехваченным спазмом горлом.