Я нахмурился, припоминая: вроде что-то такое было, с Марокко, но несколько позже. Или нет?
Уже в общем-то было понятно, что будет завтра петь друг Эдвард: де наши экономические проблемы носят временный характер и виной тому спад спроса на польскую продукцию на Западе – пересидим мы этот их кризис, он не может быть длинным. А пока мы пересиживаем, ждем от вас, дорогие наши советские товарищи и друзья по СЭВ, братской помощи – нефтью и продовольствием. А оппозиция… Что та оппозиция, ее можно шапкой накрыть. Вся она на строгом контроле, но преследование ее может вызвать возобновление конфронтации, от которой лишь недавно с трудом ушли. И вообще вся эта свара – это наше внутреннее дело, а внешнее вмешательство будет контрпродуктивно из-за известных особенностей национального характера, а по-простому говоря – польского гонора.
Во мне бодрящей волной взметнулась радость, и «спасибо» мое вышло неожиданно звонким. Смел все в портфель, хлопнул Паштета по плечу и торопливо, словно Биссектриса могла вдруг передумать, вымелся из класса вон.
– Не может, – прервал я жестко и, поморщившись, добавил уже гораздо мягче: – Забудь, всем будет проще.
– Мама утром погладила, – негромко пояснил я, поняв.
От уголков ее глаз разбежались тоненькие насмешливые морщинки, и я почувствовал какой-то подвох.