— У нас с тобой плоховато получались дети, — поясняю. — А может, и тогда кто помог? Ну да это неважно. Вы, золотые мои, меня не так поняли. Я сказал, что публичный скандал делать не буду. А что прощаю вас — не говорил.
Я шуганул лакеев, которые сунулись меня провожать. Взял жирандоль со свечами. Сказал, что желаю раздеться и лечь сам. И прошёл по тёмному коридору, как по трясине — ожидая подвоха каждую секунду.
Мы ждали Агнессу на поляне, заросшей кипреем. С этой поляны всё было славно видно: и поле, затянутое туманом, и скалы, и замок, и заря. Ждали недолго. Солнце едва успело уйти за горизонт — заря ещё догорала, когда полосы холодного тумана собрались в две высокие фигуры. В две!
Только двое неумерших, самые отважные и верные — Клод и Агнесса, — отправились со мной. Никаких повозок и гробов. Ночами они должны были лететь вперёд, день проводить, где Бог пошлёт: на чердаках, в развалинах, в старых склепах… На другой способ путешествия у нас не было ни времени, ни возможностей.
А я приказал гвардейцам отвести её в приёмную — там пол гладкий и места много.
В январе посол наших западных соседей, Заболотья, привёз письмо своего государя, нашего якобы союзника. А в том письме государь Вильгельм, которого даже собственные подданные звали Старым Лисом, горько плакался, что на Заболотье напали коварные враги, и просил обговариваемой в древнем пакте военной помощи.