— Ну что ты, — говорю, — Жак. Чучела из гвардии набивать — это даже для меня чересчур. Мы с тобой сделаем иначе. Только это дело тайное, государева служба, о нём молчи, а за работу получишь дворянство. Если, конечно, согласишься и не струсишь.
Если раньше её лицо легко принимало любое выражение, теперь определилось главное. Надменная рассудочная жестокость. Её лицо пресекало все попытки дружеского общения.
Когда я это окончательно осознал, от боли на мгновение даже в глазах потемнело.
И какая-нибудь фрейлина приводила дитя в локонах и расшитом платьице, а дитя смотрело на меня перепуганными глазёнками и пряталось за няньку. И мне становилось муторно.
Питер вошёл в сопровождении пары скелетов. Улыбаясь. Меня поразила и взбесила его самоуверенность. Я разглядывал его, сидя на стуле с хлыстом на коленях и ждал, чтобы он сказал что-нибудь в обычном плебейском духе: фамильярное, хамское, заискивающее, просто глупое. Чтобы я мог врезать ему хлыстом по роже, придравшись к словам. Я этого ждал с наслаждением.
А девка ведь — не Розамунда, думал я. Девку я, наверное, просто убью. А убивать женщин мне претит.