— Що, прокинувся? — с ехидцей поинтересовалась она, слизывая с носа остатки своего обеда. — Пиднимайся! Пизно вже! А це що? — повела она носом. — Нияк рипка? Хощу!
— Давай вниз, — предложил медведь, сворачивая к лифтам. — На воздухе пройдёмся.
Он как раз пытался отвлечься от этих мыслей, когда дверь в его комнату тронула тяжёлая лапа.
— Когда налопаешься, опоносишься и будешь искать виноватого? — не отставал кот.
Впрочем, то было бы ещё полбеды. Ибо самое тяжкое в этом некстатнем и пакостном испытании было то, что сгустившиеся тучи никак не прорывало очистительной грозой. Говоря без экивоков, тошнота как бы охватывала всё существо поэта, — казалось, тошнило даже локти и колени — но при всём при том он никак не мог проблеваться.
Нежно застонала флейта, и зал словно окатило горячей милотой. По лицам, мордам и рылам разлился позитив — розовый, как помидоры.