Но никто так и не ухватил меня за воротник, никто не крикнул: стой! На нас никто даже не взглянул.
Он нырнул в магазин, заотряхивался так, что вода полетела во все стороны.
— Там, где роганджош был жирный. И старики, от которых у тебя депрессия. Распродажники из «Блумингдейла».
— А я и не знал, что они тут и еду подают.
Все это время я старательно следил за судьбой ребят из Бронкса, моих коллег по грабежу музеев. Все они признали себя виновными — и теща тоже — и получили по максимуму: на сотни тысяч долларов штрафа и от пяти до пятнадцати лет без права досрочного освобождения. Все сходились на том, что они так и жили бы долго и счастливо на Моррис-Хайтс и собирались бы у мамочки за большим итальянским столом, если бы не сглупили, попытавшись толкнуть Вибранда Хендрикса перекупщику, который навел на них копов.
— Эмм, — промычал я, не зная, как завести об этом разговор, — мама оставила мне деньги?