Выходит, что так… Гавел помнил старуху, помнил досконально, что лицо ее, изрезанное морщинами, которых не способна была скрыть маска пудры, что руки с длинными кривоватыми пальцами, что тело, пахнущее кислым молоком. Помнил голос визгливый и собственный, ныне необъяснимый перед нею страх…
Гавел незаметно нажал на рычажок, и камера тихонько щелкнула. Оставалось надеяться, что на это свидание Евстафий Елисеевич не прихватил следящего амулета…
Богуслава убрала руку, и вновь прижала пальцы к виску.
Теперь ведьмак лисички выбирал, выкладывал на черном хлебе узоры, перемежая с рыжими горошинами запеченного сала. Поесть он любил, выпить тоже.
— А… а давайте, я сама о себе позабочусь? — предложила Евдокия, с тоской оглядываясь.
Нет, не совсем верно, он опасался женщин, одержимых идеей мести… или в принципе одержимых идеей? Себастьян на секунду задумался, потом попросту отмел этот вопрос, как не имеющий принципиального значения. В данном случае одержимость была весьма конкретного вида.