— Надеюсь, ты прав, — поприветствовал Виталия Антоновича деда Боря. — Пока мы шли, я насчитал столько посольств, консульств и контор силовиков…
С этими словами она развернулась и пошла назад.
— У сына есть несколько вопросов, — беря кусочек сыра, сказал папа. — Он мальчик любознательный, ну как положено молодым… иногда даже слишком. Но не глупый.
Она смеялась и плакала одновременно, и мне тоже хотелось смеяться и плакать. Мы любили друг друга у затянутого паутиной окна, потом упали на одеяла — и не могли оторваться. Надо было касаться, гладить, трогать, входить, смотреть, дышать одним дыханием. Казалось, что, если мы разорвём эту связь — случится что-то страшное, весь мир исчезнет и звёзды погаснут.
Глаза у Миланы забегали, она нахмурилась.
Пересев на поезд до Мичуринского, я всё ещё размышлял, что делать, если в раменском Гнезде меня выслушают (если пошлют нафиг — то пойду, куда деваться) и скажут: «Да, это мы всех убили, вам-то какое дело?»