— Ты простудишься, у тебя ноги мокрые, — сказала Наська.
Мы прошли на кухню, отец что-то оживлённо говорил, вспоминал… но я обратил внимание, что он ни разу не назвал гостя по имени. Был тот куда моложе, лет сорока — сорока пяти, худощавый, в очках с тонкой оправой, постоянной легкой полуулыбкой на лице. Никогда раньше я его не видел, ни в детстве, когда отец работал и порой к нам приходили его коллеги, ни в газетах, ни по телевизору. Крупный государственный чиновник, сразу понятно. Но не из болтунов-депутатов, не из публичных говорящих голов.
— У меня вопрос, — сказал я. — Найдутся какие-нибудь патроны к этому пистолету?
Это были не слова, скорее, образы. И то, что Дарина должна выйти. И то, что иначе неведомая сила примется отрывать Наське руки и ноги.
— Будь добр, подержи зажжённую, — сказал Лихачёв. — Хочу покурить, но если за нами наблюдают, то оправдаться смогу лишь необходимостью наладить с тобой контакт. Нам потому и выдают сигареты — для налаживания отношений с опустившимися элементами.
Я даже дыхание задержал, осознавая. Гнездо не было каким-то отдельным устройством, органическим или техническим — оно даже не было материальным в обывательском понимании. Гнездо — такая же «сложная волновая структура», как и наложенная на меня печать Призыва. Да и печать Призыва была частью Гнезда, я носил её в себе, а сам стал… стал его частью…