– А ведь дошли до Арала, – сказал ей Деев то, что вряд ли решился бы сказать кому-то другому. – Порой уже и не верилось, что дойдем. А дошли.
Деев шагает ходко, только хворост под башмаками хрустит. От этого быстрого движения, и от яркого солнца, и от близости дорогого человека такая вдруг внутри образуется смелость, что он говорит из самого сердца – все говорит, до последнего.
Татары – рыжие от солнца и пыли, в рваных тюбетеях и истрепанных покрывалах поверх одежды. Широколицая мордва. Босоногие киргизы с привязанными к спине пожитками. Удмурты-смугляки. Сбитые в толпы цыгане – эти шагали резвее и глядели бодрее всех, привычные к бродяжьей жизни. Белобрысая немчура из-под саратовских степей.
Откуда все эти слова на язык свалились, Деев и сам понять не успел, да только в тот же миг раскрыли пацанята рты от уважения и сгрудились вокруг него с преданными глазами: в секунду все решили. И Деев вернулся с базара без еды, но с очередным пополнением.
– Это вам, пролетариям, ошибаться дозволено, – ответила неожиданно жестко. – А мне – нет. Происхождение не позволяет.