На диване – бледное женское тело. Ключицы – как спицы. Ребра – как стиральная доска.
За окном плыла бесконечная серая земля, едва прикрытая сухими травами, – ни тебе протоптанных тропинок, ни домишек, ни иных примет близкой станции.
Встал, побрел дальше. С тех пор спотыкался и падал часто – кусты-травы зловредничали и накидывали корневища на деевские ботинки, а ровная до этого пустыня принялась дурить: ходуном ходила под башмаками, норовя изогнуться холмом или низиной.
Волосья у пацана и правда были – не лохмы даже, а куст из колтунов. По бурому лицу рассыпаны струпья.
Умею съесть дохлую ворону. Умею – гнилую рыбу. Умею – змею, шершня, пчелиные соты. Мездру, мох, волосы тоже, ящеричный хвост. Кости, свежее сено, сухую солому. Всё умею. Умелый.
Деев понял, что все еще стоит на балюстраде рядом с Давыдовой и смотрит на ребят.