– Не собаке, а тебе, внучек, – усмехнулся Буг и добавил уже всерьез: – Боже мой, какие хорошие люди!
Шатаясь, Деев тащится по оцепенелому лесу. Если распрямиться и приподнять подбородок – можно обозреть заросли сверху. Если ссутулиться от изнеможения – воткнешься взглядом в скрещения сучьев. Перекрестья черного и белого плывут перед глазами, от их обилия плывет и кружится голова. Отдай, просит Деев как заведенный, уже не понимая, о чем просит и кого.
Поставив на приоконный столик ведро с водой и наклонившись над ним, женщина мылась – зачерпывала воду и обтирала себя ладонями. Кудри упали на лоб и щеки – лица не видно. Да и ничего не видно – ни шеи, ни плеч, – одни только сияющим светом налитые плоды. И тихо – лишь капли звенят и плещется вода, шуршит о жесть.
Сияние белой кожи – близко. Сияние синего неба – далеко вверху. Лучи солнца на женских кудрях, каждый изгиб которых рассыпается на тысячу искр.
В сытое время коровье стадо могло и озлиться на чужаков – затоптать или забодать. Но в голод животные слабели и делались покорны. Одни только свиньи шалели с голодухи, поэтому свиней держали отдельно. В этом хлеву их не было.
Схватил тяжелое ведро и с размаху жахнул из него всю воду – на вымытое. А заодно и на ноги, гладкие да бесстыжие. Жаль, одно только ведро было!