— Ек. — Я опешил. — Получается, что любого человека таким фокусам с огоньком обучить можно?
— Вы правы, Виталий Родионович. Ушлый он, везде влез… — вздохнул Телепнев. — Вот только одно «но», никакой Ставрушка не волхв. Дед его, тот да, великим волхвом Волосовым был, старейшиной, Ингваром Семидубом его звали. А Ставру, по молодости его, в звании отказано было, хоть и ведал он немало, но… не по Сеньке шапка, как говорится. То все понимали. Как иные наши соседи говорят, aventurier. Но клянусь чем угодно, нынче господин Глотов перешел решительно все границы дозволенного. Одно дело изысканиями заниматься, археологией, пусть и не всегда законной, кружки дискуссионные собирать, и совсем уж иное — лезть в дела государевы. Лишку хватил Ставр… Ну так пускай теперь не плачет. Этой затеи государь наш, Ингварь Святославич, ему, как прежних, не спустит.
— Разумеется. — Бус вскочил с кресла, в котором сидел во время моей медитации и нашей беседы, и, заложив руки за спину, принялся наворачивать круги по комнате. — Способов защиты великое множество. Есть постоянные, как тот же лабиринт, моментальные, то есть выставляемые непосредственно в момент воздействия, а есть, например, «спящие» — такие щиты объединяют в себе оба предыдущих типа защит.
— Пустите меня, — тихим голосом проговорила она, хотя я ее и пальцем не тронул, и вдруг взорвалась: — Вы… вы… бесчестный человек! Что мы вам такого сделали?! За что?!
— Уж извините, Владимир Стоянович, но в этом доме после десяти вечера о кофии даже я не смею заикнуться, — развожу руками. А что делать, если Лада действительно втихую проводит такую политику. Сам видел, как она, в своей заботе о здоровье моей бренной тушки, не прошедшей пока курс здешней медицины, ровно в десять вечера вылила в канализацию недопитый и забытый мною в кабинете кофе.
— С превеликим удовольствием, — ответил я, поднимаясь следом.