— Когда ты делать так, — он прижал ладонь к щеке и подул в нее, издав громкий неприличный звук, — это естественно, но ты не делать так с чужие. Грубо. В семье…
В ее устах мое имя звучало как зачин песни. Это было очаровательно! Однако мне стало не по себе от того, что она называет меня «своим Квоутом».
Я был изумлен тем, какое презрение слышалось в его голосе.
— Эгей! — сказал я с тем же выговором. — Вы, мужики, не в Имре, часом, путь держите?
Она надолго умолкла. Лоб у нее нахмурился, я видел, как она пытается освоиться с этой мыслью. Растерянность. Смятение.
Квоут выплюнул свой глоток молока. Он был абсолютно, безукоризненно белым.