— Может, ваши учителя еще и никогда не борются с учениками? И не разговаривают? И не едят вместе?
— Ой! — вскрикнул я и рассмеялся. — Ну, ладно. Но кто бы еще обвинял меня в лицедействе! Да весь ваш народ — один сплошной театральный жест. Это спокойствие. Эти кроваво-алые одежды. Этот сокровенный язык. Эти тайны и секреты. Такое впечатление, будто ваша жизнь — одно большое представление.
В тот день мне предстояло остаться либо уйти. Я сидел с Вашет на зеленом холме и смотрел, как солнце встает в облаках на востоке.
— Ну, тебя пороли кнутом, — сказала она. — Не могу сказать, что меня это удивляет. Я и так знала, что ты вор.
— Так. Вот дорога, примерно тридцать километров.
Они хохотали не умолкая. С самого начала, где флейтист убивает мужика, и до самого конца, где он соблазняет жену и дочку убитого. Последние две строчки, в которых селяне убивают флейтиста, я опустил.