У Анны и в мыслях не было винить в этом сноху, тем более что хозяйкой та была хорошей, матерью — лучше и не придумаешь, как наседка с детьми носилась, а что в большухи не стремилась — так не каждому Богом даны желание и умение властвовать. Да и не до того Татьяне было — болела вечно. То по-женски животом маялась, то после выкидыша голова у нее плыла, в глазах темнело. И тоже ведь — в том не вина ее, а беда: свою немощь она переживала тяжело, чувствовала себя виноватой и перед всеми будто заискивала. Но как-то так получалось, что опять за все их несчастья бабы у колодца жалели младшую сноху — Анна-то не позволяла себе киснуть, да и бабью жалость не принимала: не столько сочувствие в ней было, сколько любопытство, а порой и откровенное злорадство тех, кто раньше лисовиновским бабам завидовал.
— Благодарствую, Плава, ужин сегодня отменный был, как и всегда, — с улыбкой поблагодарила повариху Анна после молитвы, когда девицы чинно потянулись к двери.
— Ну как знаешь, Анюта, я тебя предупредил. Не война, конечно, это ты того… но запомни: Арина умна и знает много такого, что простой купеческой вдове неведомо. Сумеешь это на пользу нашему общему делу обернуть — честь тебе и хвала, а не сумеешь… М-да, сам займусь.
— По всему видать, что сам, матушка. Да и сестренки ее… Он от них прям таял — я и сам удивлялся. Не зря же говорят, что и на старуху бывает проруха. Крепко она его зацепила. Видать, срок ему пришел, не все ж бобылем вековать.
Он тоже словно очнулся, кивнул ей в ответ. С тем и разошлись.