Ровно через год, стоило еще раз заночевать в этой комнате маленького дворца в Петерштадте, как привидение снова явилось, но на этот раз обошлось без членовредительства.
У рулей стояли греки-лоцманы, знающие здешние проливы и острова как свои пять пальцев. С ухмылкой взирали сыны Эллады на красные османские флаги, что трепыхались рядом с белыми французскими.
— Русские говорят, что худой мир стоит доброй драки… — Король задумчиво разглядывал через окно ровные дорожки парка, который недаром считался самым красивым по всем германским землям. — А Фике мне пишет, стоит ли худой драки добрый мир между соседями…
Но, может, их ошарашила замаскированная батарея из шести 36-фунтовых пушек, что запалила «греческим огнем» один из линкоров. Получилось даже лучше — завеса от специально подожженной русскими галеры смешалась с черным дымом горящего «турка», а потому «миноносцы» и подошли к турецкой эскадре вплотную и атаковали всей дюжиной — турки смогли выбить пушками только две трети дерзких корабликов — сердце Семена в эти секунды обливалось кровью.
Король усмехнулся, и тут ему на память пришел Генрих Бурбон, что несколько раз переходил из католичества в протестантство и в конце концов водрузил на себя французскую корону.
— Я люблю тебя, — только и сказал Петр в ответ. Вытянул папиросу и закурил, с наслаждением затягиваясь, ведь полдня не курил, если не больше. — Как дети, дела?