Я улыбнулся, не разжимая губ, и снова кивнул. После чего быстро встал и первым вышел из холла, по пути прикидывая, какие уголки поинтереснее стоит показать своим «драгоценным» гостям.
Женщина полулежала на том же топчане, прикрытая до подбородка одеялом. Возле нее на коленях сидел согнувшийся в три погибели муж и растерянно всматривался в ее посвежевшее лицо, на котором уже не так жутко выделялись выпученные глаза. На его губах гуляла робкая улыбка. Его руки бережно придерживали тонкую кисть супруги и машинально поглаживали ее худые пальцы, словно пытаясь придать им немного сил. Рядом, почти забравшись на топчан с ногами, с непонятно изменившимся лицом неотрывно смотрел на мать взъерошенный мальчишка, который, кажется, не знал, что ему делать — то ли плакать, а то ли смеяться от облегчения.
Наконец, последний звоночек прозвенел, когда перед моими глазами предстал пораженный непонятной заразой граф Экхимос, с которым случилась беда аккурат после посещения моего замка, а также позабавившая всех нас неприятность, произошедшая в это же самое время с мастером Лиуроем. Они тогда еще ворвались в мой дом, требуя объяснений, и я, пряча гнуснейшую из своих ухмылок, совершенно искренне развел руками. Напрочь позабыв о том, что не далее, как полтора месяца назад, получив надушенное до отвращения письмо от графа, вскользь пожелал его сиятельству вдоволь помучиться от почесухи… а чуть позже от души захотел, чтобы «светлый» «до конца своих дней ходил задом наперед и умывался по утрам исключительно в позе рака»…
— Вы это о чем? — беспокойно переспросил осколок.
— Конечно, — радушно откликнулся я, приглашающе махнув рукой.
Горгульи, надо сказать, действительно привязаны к месту. Где посадишь, там и будут сидеть, поэтому охранники они, хоть и чуткие, но не очень удобные. И не любят переезжать в другие дома. Но если судить по шелесту крыльев, многие из них сегодня действительно проснулись. А если вспомнить о вонючей луже, которую Лишия уже успела убрать, еще и сообразили, как мне можно досадить.