Шевельнулись губы Маркуса, произнося Слово, пальцы дрогнули, будто проворачивая в невидимой замочной скважине невидимый ключ.
– Ты быстро оправился, – только и сказала Хелен.
Мальчишка прижал ладони к камню, замер. Будто набираясь духу.
Еще один старичок собирал деньги за вход. Недешево – по половине стальной марки со взрослого, четверть с ребенка. Я заплатил за нас обоих, и мы прошли мимо старика в узкий полутемный коридор. Чем дальше мы шли, тем сильнее и противнее пахло серой.
– Однажды, когда я был молод, мой планёр упал в предгорьях Альп. Никто не назовет падение с двух километров посадкой, но я был жив и даже не поранился. Я еще не успел порадоваться своему спасению, не успел задуматься, как стану ночевать в горах, один у разбитого планёра, который никогда не рискнул бы предать огню. В горах трудно выжить. Я бродил вокруг планёра, ощупывал разбитые крылья и порванную ткань – так касаются раненого друга, отдавшего за тебя жизнь, и тут к нам подъехала повозка. Мое падение, оказывается, видели. Это был не пастух или одинокий горец, как я вначале подумал, это был местный метеоролог, один из тех неисчислимых тружеников, что составляют наши карты, предупреждают о зарождающейся буре или о просветлевшем небе…
Как ни удивительно, но епископ позволил нам с Антуаном его сопроводить. Я бы на его месте устыдился: что ж хорошего, такой спектакль перед умирающим разыгрывать!