Я задумался над ее вопросом. Солнце, веселье, друзья… и постоянно одни и те же, одинаковые в своей идеальности дни. Я понимал, что можно устать от всего, даже от совершенства, если его становится слишком много. Я хорошо помнил, как быстро надоедало моей матери все, что она покупала, как бы сильно ей ни нравилась поначалу приобретаемая вещь.
Тем временем мисс Сапсан практически посадила всех странных детей под замок. Казалось, в доме и окрестностях действует закон военного времени с трибуналом, чрезвычайным положением и прочей атрибутикой. Дети помладше не могли никуда выйти без сопровождения. Старшие ходили парами. Мисс Сапсан настаивала на том, что она должна знать, кто и где находится. От нее стало трудно получить разрешение даже на то, чтобы просто выйти во двор.
Было решено вернуться в дом, обработать рану Милларда тем, что там найдется, и надеяться на то, что, когда директриса немного отдохнет, она снова примет свой человеческий облик, а одновременно с этим переустановится и петля.
Она вернула лезвие мне на горло, а я медленно извлек из кармана письмо и фотографию госпожи Сапсан и протянул все это ей.
Вскоре мать объявила, что пора разворачивать подарки. Она всегда настаивала, чтобы я делал это при всех. В итоге процесс каждый раз превращался в большую проблему, потому что, как я уже упоминал ранее, врать я не умею. Это также означает, что я не умею изображать благодарность за передаренные диски с рождественской музыкой или подписку на «Охоту и рыбалку», которую регулярно вручал мне дядя Лес, ошибочно считавший меня любителем упомянутых занятий. Но я честно принялся распаковывать свертки, усиленно улыбаясь гостям и предоставляя им возможность полюбоваться очередным подарком. И вот от горы пакетов и коробок на столе почти ничего не осталось.
Стоя в темной, как склеп, прихожей, я, оцепенев от ужаса, смотрел на то, что кому угодно на моем месте показалось бы висящими на крючках человеческими кожами. На мгновение мне стало по-настоящему страшно. Я ожидал, что из мрака на меня вот-вот выскочит жуткий каннибал с тесаком в руке. Затем я вдруг понял, что смотрю на… пальто, позеленевшие от сырости и превратившиеся в лохмотья. Меня пробрала дрожь, и я сделал глубокий вдох. Я успел обследовать всего десять футов дома, а уже чуть было не испачкал нижнее белье. Держись, — приказал я себе и медленно двинулся вперед, пытаясь унять бешено бьющееся в груди сердце.