Со мной давно такого не происходило, это было настоящее, неподдельное вдохновение. Вдруг захотелось немедленно куда-то уйти, скрыться, остаться одному, наедине с чистым листом бумаги… нет, с листами, с большой пачкой листов! И творить, творить — описывать все свои живые видения.
В полном молчании мы добрались на подземке в порт. Можно было взять машину, но не хотелось оставлять следов. Мы ощущали себя заговорщиками, чужаками, тайными агентами другой нации. Чувство опасности витало вокруг, хотя повода для этого пока не было.
Мы шли и шли, покрывая стены нехитрой пропагандой безопасности. Потом вагоны кончились, и Йолс предложил пересесть в другой поезд, чтобы там заняться тем же делом — все равно надо ехать, так чего ж время терять? Мы вышли на станции и сели ждать.
Я ответил не сразу. Мне было трудно поверить, принять умом и сердцем то, что произошло. Я до сих пор желал, чтобы все оказалось ошибкой, недоразумением.
— Вот, — кивнула Кох-Иль. — А при чем тут военное ведомство?
— А что, — сказал он, — думаешь, взрослые меньше любят жрать?